Флэнн О`Брайен - О водоплавающих

– Никогда ничего подобного не слыхал, мэм, – ответил Ферриски.

– Может быть, я как-то иначе это себе представляю, – задумчиво произнесла миссис Ферриски. – Умер от удара молотком. Знаете, я видела такие огромные молотки – уголь колоть – в одном магазине на Бэггот-стрит, по шиллингу и девять пенсов за штуку.

– Шиллинг – красная цена такому молотку, – сказал Ферриски.

– Кстати, есть еще один господин, с которым лично я не советовал бы вам встречаться, – предостерег Шанахэн. – Лучше вообще не пускать его на порог. А зовут нашего старого друга, если по буквам: гэ-е-эм-о-эр-эр-о-и краткое.

– Интересно, кто бы это мог быть? – полюбопытствовала миссис Ферриски.

– О, он из таких, которые если уж проберутся к вам, вы это сразу глубоко прочувствуете, – объяснил Ферриски, игриво подмигивая своим приятелям. – Верно, мистер Шанахэн?

– Просто злодей, – ответствовал Шанахэн. – Как-то раз пришлось нам с ним повстречаться, но я живенько от него отделался. И след простыл.

– Все это от плохой крови, – повторил Ламонт.

В этот момент до слуха собравшихся донесся громкий стук в дверь. Миссис Ферриски встала и не спеша пошла открывать.

– Думаю, это мистер Орлик, – сказал Шанахэн. – Я говорил с ним сегодня. Вечером, насколько могу судить, он собирается заняться литературным творчеством. Конец вышеизложенного.

Автобиографическое отступление, часть девятая. Стоял конец лета, влажная удушливая пора, отнюдь не располагающая к комфорту и сугубо враждебная ощущению бодрящей свежести. Я возлежал на своей кровати и вел тягучую, ленивую беседу с Бринсли, который занял стойку у окна. По искаженному звуку его голоса я понял, что он стоит ко мне спиной, машинально наблюдая, как за вечереющим окном мальчишки гоняют по улице мяч. Мы обсуждали писательское ремесло и пришли к выводу о превосходстве ирландских и американских авторов в мире высшего литературного пилотажа. Внимательно изучив рукопись, отрывки из которой были представлены на страницах данной книги, Бринсли заявил, что решительно не видит никакой разницы между Ферриски, Ламонтом и Шанахэном, посетовал на то, что он назвал их «духовным и физическим тождеством», стал утверждать, что хороший диалог строится скорее на несходстве, чем на сходстве точек зрения и сослался на важность создания ярких характеров, каковое умение проявляется во всех высококлассных современных, передовых литературных произведениях.

– А у тебя, – сказал он, – все они похожи как две капли воды.

– Крайне поверхностное замечание, – ответил я. – Эти джентльмены могут смотреть на вещи и судить о них одинаково, однако на самом деле между ними существуют глубокие различия. Ну, скажем, Ферриски относится к брахицефальному типу, а Шанахэн – к прогнатическому.

– Прогнатическому?

Я продолжал беседу в той же манере, лениво и небрежно отвечая на наскоки Бринсли, отыскивая в потаенных уголках памяти слова, которые обычно редко пускал в ход. Впоследствии я подробно разработал эту тему, прибегая к помощи словарей и справочников и воплотив результаты своих изысканий в подобие меморандума, который и считаю своевременным предложить вниманию пытливого читателя.

Меморандум о соответствующих диакритических чертах, или качествах, г. г. Ферриски, Ламонта и Шанахэна.

Голова: брахицефальная; круглая; прогнатическая.

Зрение: склонность к близорукости; косоглазию; никталопии.

Носы: римский, курносый; сосцевидный.

Второстепенные физические недостатки: пальпебральный птоз; несварение желудка; французский насморк.

Манеры: склонность чопорно отряхивать пальцы, препроводив в рот кусок хлеба или иной крошащейся субстанции; склонность прищелкивать языком и теребить узел галстука; склонность ковыряться в ухе булавкой или спичкой, а также кусать губы.

Верхняя одежда: костюмы из шерстяных тканей цвета индиго; костюмы из коричневой саржи с пиджаками на двух пуговицах; то же, на трех пуговицах.

Нижнее, или исподнее, белье: шерстяная рубашка и кальсоны с застежкой спереди; ширпотребное белье из плотной полушерстяной или хлопчатобумажной ткани (в зависимости от времени года), набрюшник на специальных помочах.

Материал для рубашек: шелк; лен; тарлатан.

Особые приметы на нижних конечностях: плоскостопие; не имеются; мозоли.

Особые приметы на верхних конечностях (ладони): заскорузлость; мозолистость; не имеются.

Любимый цветок: ромашка; маргаритка; буквица.

Любимое растение: букс; фукс; лавровишня.

Любимое блюдо: голец; гоголь-моголь; жюльен. Конец меморандума.

Дверь без стука распахнулась, и вошел дядя. По виду его было ясно, что он успел заметить внизу, в прихожей, книжки Бринсли. Лицо его расплывалось в радушной, гостеприимной улыбке. Его портсигар – пучок пятачок – был уже наготове. Дядя застыл с приличествующим удивленным восклицанием при виде стоящего у окна гостя.

– Мистер Бринсли! – произнес он.

Бринсли ответил, как то и принято в приличном обществе, используя для этой цели официальное «добрый вечер». Дядя тепло пожал ему руку и немедля предложил всем присутствующим воспользоваться содержимым своего портсигара.

– Что-то не часто вы нас навещаете, – сказал он.

Предупредив намерение Бринсли вытащить спички, дядя поспешно извлек свои. Я принял сидячее положение и неловко пристроился на краешке кровати.

– Ну-с, дружок, а мы как поживаем сегодня вечером? – спросил дядя, подходя ко мне с зажженной спичкой. – Экий все же ты у нас лежебока. Мистер Бринсли, что нам делать с этим молодым человеком? Говоря начистоту, просто ума не приложу, что с ним делать.

Глядя поверх дядиной головы, я сообщил, что в комнате, между прочим, всего один стул.

– Вы хотите сказать, что нехорошо днем валяться в постели? – самым невинным тоном спросил Бринсли. Он явно намеревался держаться покровительственно, обсуждая с дядей мои привычки, чтобы унизить меня.

– Именно, мистер Бринсли! – с откровенным жаром откликнулся дядя. – Именно. Поверьте моему слову, это очень дурной признак, когда речь идет о молодом человеке. Никак не возьму в толк. В чем тут смысл, скажите мне на милость? Насколько я вижу, наш друг совершенно здоров. Понимаю, если бы мы имели дело со стариком или инвалидом. Но у парня же цветущий вид.

Поднеся руку с сигаретой к голове, он закрыл правый глаз и с недоуменным видом потер веко согнутым большим пальцем.

– Нет, это выше моего понимания, – сказал он. Бринсли ответил вежливым смешком.

– Все мы с ленцой, – добродушно произнес он, щеголяя широтой взглядов. – Таково уж наследие наших праотцев. Лень сидит в каждом из нас. Нужно специальное усилие, чтобы ее преодолеть.

В знак одобрения дядя легко ударил ребром ладони по умывальнику.

– Лень сидит в каждом из нас, – громко повторил он. – Лень пронизывает наше общество сверху донизу и снизу доверху. Это факт. Но скажите мне, мистер Бринсли, делаем ли мы это усилие?

– Думаю, да, – ответил Бринсли.

– Именно, – откликнулся дядя, – иначе во что бы превратился мир, в котором мы живем, если бы мы его не делали.

– Совершенно с вами согласен, – сказал Бринсли.

– Мы имеем право сказать себе, – продолжал дядя. – Вот я отдохнул. Ибо потрудился в поте лица. И ныне восстаю, дабы использовать данные мне свыше силы в меру моих возможностей и согласно обязанностям, каковые накладывает на меня мое положение. А плоть надо держать в узде.

– Разумеется, – кивнул Бринсли.

– Праздность – Господь да упаси нас от нее – это страшный крест, который человеку приходится нести в этой жизни. Предаваясь праздности, вы становитесь обузой для самого себя... для ваших друзей... для каждого, будь то мужчина, женщина или ребенок, с кем вы столкнетесь на жизненном пути и с кем, возможно, свяжете свою судьбу. Вне всякого сомнения, праздность – один из самых тяжких смертных грехов.

– Я бы даже сказал – самый тяжкий, – согласился Бринсли.

– Самый тяжкий? О, вы правы.

– Скажи мне, ты хоть раз заглядывал в книжку? – спросил дядя, поворачиваясь ко мне.

– Между прочим, я заглядываю в книжку не раз и не два на дню, – ответил я с некоторой запальчивостью. – А занимаюсь я в спальне, потому что здесь тихо и мне удобно здесь заниматься. Экзамены же, насколько помнится, я всегда сдавал без труда. Еще вопросы есть?

– Согласен, и нечего горячиться, – сказал дядя. – Совершенно незачем горячиться. А дружеским советом ни один умный человек не побрезгует, думаю, тебе приходилось это слышать.

– Ах, не будьте так строги к нему, – сказал Бринсли, – особенно насчет занятий. Дело в том, что он у нас больше теоретик, чем практик. Мэнс сана ин корпорэ сано, не так ли?

– Несомненно, – категорическим тоном ответил дядя, совершенно не разумевший латыни.

– Я имею в виду, что прежде всего надо физически чувствовать себя в форме, тогда и мысль будет работать нормально. Думается мне, немного физкультуры и побольше упорства в занятиях, и все проблемы решатся сами собой.